Художник Миша Ле Жень рассказал, как стал маятником Земли

Этот чудак с цветочным горшком на голове – всемирно известный художник из Саратова с французской фамилией Ле Жень. Миша занимается «искусством действия» – акционизмом. Его произведения – это поступки, наполненные легким юмором, тонкой поэтикой и глубокой философией. Каждая словно чудо – воплощает в реальность невозможную мечту. Миша катался на коньках с обратной стороны льда, вылетал из-подо льда на воздушном шаре, создавал радугу в небе своим телом и даже превращался в маятник Земли. Одно слово – волшебник. Как творятся эти чудеса? Об этом мы поговорили с художником на берегу Волги, где рождаются его воздушные идеи.


Художник Миша Ле Жень рассказал, как стал маятником Земли

КАК Миша Лежень впустил в свою французскую суть «воздух»

– Интересная у вас фамилия. По паспорту вы Лежень, а в творческой жизни – Ле Жень. Она действительно французская?

– По семейному преданию фамилия берёт свое начало от наполеоновского солдата, решившего, что покорить Россию можно только любовью. При отступлении французской армии он остался где-то в Белоруссии, со временем значительно увеличив население села Красное. Насчёт ударения спорят даже внутри семьи. А псевдоним получился разделением слова: нарушив герметичность, впустил в него – и самого себя – мир. К тому же по образованию я архитектор, и Ле Корбюзье был всегда для меня образцом. Созвучие фамилий меня, конечно, воодушевляло.

– Чувствуете в себе французские гены? Когда попали в Париж, проснулась память поколений?

– Волнение, конечно, было, когда я в 1990-м впервые попал в Париж. Представьте, когда я учился в Питере, у нас была такая шутка, говорили: «Я опять хочу в Париж»… «А что ты там уже был?» …«Да нет – просто опять хочу». В советское время попасть туда было почти невозможно, и моя бабушка, художница, рассказывала о своей поездке в город на Сене, почти как о полёте на Луну. Когда я впервые очутился в этой Столице Искусства, то буквально сполз из автобуса и в благоговении встал на четвереньки. Мы ехали из Гавра, и я по столбикам смотрел – 100 км до Парижа, 50… Это казалось чем-то невероятным!

– А кто для вас главные герои французского искусства? И в целом – мирового?

– А можно ли тут выделить? Да их всех – великих – нужно пройти, перелюбить… импрессионистов, фовистов, Фернана Леже, Пикассо, Дюшана… Вот у меня есть любимый художник, с которым мы дружны и даже делали выставку на двоих. Это швейцарец Роман Зигнер: мне очень близко то, что он делает. Когда мы встретились в 1995-м, он уже был маэстро, и вызвало восторг, как он уверено делает то, к чему я только стремился.

– Вы родились в Хвалынске, где, кстати, родился и Петров-Водкин, детство прошло в Москве, потом семья уехала в Саратов. Как так вышло?

– В то время семья жила в Москве. Родители приехали в отпуск к бабушке в Хвалынск, и там я родился. Я никогда не был московским (!) комсомольцем – только октябрёнком. Говорят, человек в основном формируется до восьми лет. Если так, то у меня столичная закваска: детство я провел в Москве и даже пошёл там в школу. Если есть во мне что-то психопатическое, то это оттуда. Мы жили на Кашёнкином лугу в районе Ботанического сада. Потом семья решила переехать в Саратов – вернуться на Волгу, к корням.

– Почему? По экономическим причинам, или потянуло?

– Потянуло. Это же 60-е – время горных лыж и байдарочных походов, дружбы большими компаниями, когда все снимали и вместе смотрели 8-мм фильмы, слайды. Отец сказал: «Ну и что Москва – замкнутый круг. А тут Волга, природа, друзья!» И это был правильный выбор: Волга – это всё… Когда меня только выписали из роддома, все сели в лодку и, прыгая по волнам, мокрые от брызг приехали на остров напротив Хвалынска, положили меня на песок, и я смотрел на деревья, небо, вдыхал сладкий запах ивняка. Это навсегда.

КАК Миша Ле Жень придумал дом-аэроплан, который вырастает из земли

– Сразу после школы вы поехали поступить на архитектурный в Питер?

– Не совсем. Сначала поступил на архитектурное отделение в Саратове, как раз открывшееся в 1975-м на строительном факультете политехнического института (ныне – Саратовский государственный технический университет имени Гагарина Ю. А – М.М.) . А с третьего курса как отличник перевёлся в Питер (в Санкт-Петербургский государственный архитектурно-строительный университет – М.М.) и учился там ещё восемь лет, считая стажировку и аспирантуру. У меня ведь и дед был архитектором. Я его никогда не видел, но бабушка рассказывала, как они вместе с ним учились в питерской академии художеств.

– То есть вы больше 10 лет учились на архитектора. Что удалось построить?

– Я реализовался, скорее, как теоретик: в аспирантуре открылось много интересного, что пригодилось потом в искусстве и в жизни вообще. Однако был всё же один реальный проект для прекрасного человека – лучезарного Ромео – из Нигерии. В 1994-м мы встретились в Мюнхене на моей выставке «Шесть действий с шаром». Весь разговор состоялся за большой кружкой пива, и в ответ на его просьбу сделать проект дома я рассказал ему о двух, как минимум, принципиально разных подходах. Один архитектор, Фрэнк Ллойд Райт, сказал: дом должен вырастать – как некое природное явление – из конкретного места. Надо прийти туда, сесть на камень, ощутить, как дует ветер, светит солнце, поют птицы, течёт вода и представить, как дом вырастает из всего этого. Это так называемый органический подход. Ромео, отпив глоток, сказал – да, это здорово!

Но, говорю, был и другой архитектор, Ле Корбюзье, он сказал, что дом – это аэроплан, который лишь здесь приземлился… в контраст ко всему окружению. Впечатлённый Ромео воскликнул: «Это мне тоже нравится!» Тогда я, отдав в свою очередь должное напитку, сказал: «Теперь я знаю, что тебе нужно – аэроплан, который вырастает из этого места». Мы чокнулись кружками и решили, что я буду делать этот проект для Африки. Но подобную затею нельзя вычертить по обычной линейке: её выстрогал сам швейцарским ножиком, ведь линии должны быть живыми. А чтобы они получались параллельными: четыре гвоздика и леска буквой Зю, как нас учили на архитектуре. Немцы не могли понять, как это работает. Проект летающего дома сделал, Ромео поехал его строить, и там – всё не слава богу – у него украли ребёнка, начали требовать выкуп. В итоге сына спасли, но на этом великая мечта о родине пропала, и дом остался на бумаге.

– Архитектурный факультет дает проектное мышление – ты можешь видеть всю картину целиком. По архитектуре можно судить, как меняется человеческое мышление со сменой поколений и эпох, концепций мироустройства. Что для вас архитектура?

– Хороший вопрос. Ведь даже сами архитекторы редко им задаются: чаще все озабочены именно тем, КАК сделать архитектуру, а не ЧТО она есть? Поворотной точной в этом смысле для меня стала «Эстетика» Гегеля. Он говорит об архитектурных сооружениях, возведённых для объединения народов. Здесь нужно сделать паузу и понять, что он сказал. В институте нам преподавали: форма следует (утилитарной) функции. А величайший мыслитель называет социальную потребность – потребность собственно создания и воспроизводства общества, – приводящую к появлению строительных форм другого, неутилитарного, характера. Архитектура – строительство для объединения и, следовательно, выживания и процветания homo sapiens. 

– Вавилонская башня так и не была построена. Да и возможно ли это?

– Социальные животные, львы или муравьи, находятся вместе на инстинкте. Это заложено на уровне химии. А в сознании человека есть мораль, законы, табу, правила поведения: всё это не от рождения, а воспитано. Момент такого воспитания – фундаментальная вещь. К этому приходят Конфуций, Толстой, Гегель, Дюркгейм… Для Маркса фундаментальное слово – труд. Но зверушки – великие работяги – трудятся миллионы лет… и не дают, бедолаги, никакой прибавочной стоимости. Главное, что нас от них отличает – словесность. Но, являясь великим благом, она может выступать и социально разрушительным элементом. У нас есть словесный конструктор, из которого мы можем собрать любой смысл в любую минуту. Тысячи людей с броуновским движением у каждого в голове, как они объединятся? У них нет ничего общего. Но любой художник знает, как за пять минут составить гармонию из тысячи цветов: во все цвета добавить какой-то один. Я имею ввиду, что для объединения нужна общая идея.

КАК Миша превратился в маятник Земли

– Как от архитектуры вы перешли к акционизму? «Искусство действия» – ваш способ объединять?

– Ну, конечно, не так сразу… Вернувшись после Питера в Саратов, преподавал три года на кафедре архитектуры. Практическое проектирование сводилась в основном к привязке типовых проектов. Но не получилось заниматься и теорией… дважды проходил с докладом на международную бьеннале архитектуры в Болгарии, но – не выпустили. И к тому времени, в конце восьмидесятых, у нас образовалась группа художников «Желтая гора» (желтая гора - Сара тау - в переводе с татарского, отсюда и Саратов – М.М.). Года три, до 1990-го, мы существовали и прекрасно себя чувствовали: было много интересного и веселого. Такое время героических открытий. Ведь на истории искусства нам никто не говорил об актуальных формах. Максимум – коллаж, Пикассо… а Дали давали со страхом. Так что мы сами шли постепенно от ассамбляжей к объектам и инсталляциям… И тогда-то родилась первая акция, хотя до этого у нас даже понятия такого не было.

– Сначала вы занимались живописью и объектами. Как ушли от них в акционизм?

– Действительно, живописью я занимался ещё в Питере на Фонтанке. И первые инсталляции, уже периода «Жёлтой горы», сохраняли ещё живописную пуповину. Так появился, например, пространственный объект «Весна на плантации». Четыре холста, разрисованные под зеленый газон, были поставлены вертикально и создавали комнату. В неё попадали по лесенке: нажимаешь там на кнопку – и поют соловьи. Это уже какой-то выход из плоскости в объем, пространство, действие. Зритель как бы попадал вовнутрь картины…

– Однажды вы построили летательный аппарат и назвали его Леплан. А потом с его помощью в полете рисовали картины. Как родилась эта идея?  

– Можно сказать, это была поворотная точка на все будущее творчество. Помню, как сейчас, летом 1990-го лежал на своей двухъярусной кровати, размышляя перед сном, как использовать вращение земли для создания картины. Представлял, что вся планета, горы, моря, люди и животные, участвуют в создании картины. Этот всеобъемлющий образ меня захватывал, и поначалу я думал о воплощении идеи в Исаакиевском соборе. Там когда-то наблюдал, как маятник обнаруживает вращение Земли, сбивая спичечный коробок, поставленный в стороне… И тут меня осенило: я сам должен стать маятником! Слетел с кровати и скрутил из проволоки модель Леплана. Название сложилось из частички псевдонима и слова «план» – планирование. Эволюция идеи проходила довольно быстро, и вскоре я собрал летательную конструкцию из алюминиевых трубок. Акция состоялась в июле 1990-го под мостом Глебучева оврага. И уже через пару недель видео и сам Леплан  были показаны в московском ЦДХ на выставке «Жёлтой горы». 

– Из этого места – по легенде – начинался Саратов. Поэтому выбрали Глебучев овраг?

– На самом деле акционное место здесь не так важно, оно не несёт какой-то символики. Хотя, надо признаться, выбор для более поздней реализации был другой: хотелось пролететь под Эйфелевой башней. Но и там постепенно понял, что главное – не в привлечённом смысле и не в эксплуатации готовых символов. А было так. В первый приезд в Париж с наскока, так сказать, не получилось: между опорами башни натянута металлическая сеть от самоубийц. Потом мои амстердамские галерейщики обещали это устроить, но оказалось, поскольку башня – национальный символ, нужно просить разрешения у премьера или президента… возникал какой-то дополнительный политический пафос, который меня всегда отталкивал: не хотелось занижать планку в личностных отношениях с Гео сапиенс.

– Конструкция сохранилась? Где храните?

– Конечно. Аппарат живёт у меня в Зелёной студии на Волге: с его помощью в 90-е я делал сплэшфлайты (от англ. сплэш – плескать) длинные – до тринадцати метров – живописные работы на бумаге.

– Что было после первой акции «Леплан»? Вы вообще поняли, что сделали?

– Можно сказать, что я ее сделал, а можно сказать, что она - меня. До и после – это два разных человека. Мое искусство претерпело структурные изменения. Назад дороги уже не было.

– У Олега Кулика похожая была «летающая» акция в Питере, через год после вашей: «Кулик все-таки птица» – 22 сентября 1995 года. Он тоже рисовал специальным устройством, паря в воздухе, как и вы…

– Да, мне что-то говорили про это. Возможно это случайное совпадение, подобное тому, как кто-то изображал собаку спустя тридцать лет после известной акции Вали Экспорт и Петера Вайбеля. Хорошие идеи всегда заразительны. Но самое приятное – чисто биологически – когда они рождаются на поверхности ТВОЕГО серого вещества.

– Каждый художник так или иначе живет здесь и сейчас. И работы часто становятся рефлексией на ситуацию вокруг, как та же акция Кулика-собаки. Но в Ваших работах нет событийных, контекстных привязок. Почему?

– Рефлексия – это ведь отражение, что-то вторичное. По-моему, задача художника – решать ситуацию на опережение. А не быть у неё в хвосте, или через рефлексию – только усугублять её. Если уж вам нравится эта собака, автор сам описывал, как сидел голый, дрожа, в тамбуре, и Гельман дал ему пинка, выпустив вместе с Бренером из своей галереи прыгать по улицам и кричать: «Это бездарная страна!» И, когда меня познакомили с Гельманом, он сказал: «Ты хочешь летать, а в троллейбусе у моего ребёнка билетик отобрали. Не сделаешь акцию об этом?» А я вообще не про это: ищу, скорее, выход – позитивную матрицу в абсолютной форме. Это вакцина. Духовная.

– Соцреализм или соц-арт не появились бы, не будь той политической ситуации. В ситуации цензуры художники искали новые формы. Если бы не было этого «внешнего фона», многих произведений искусства не случилось. Не появился бы московский концептуализм, группа «Коллективное действие», Кабаков…

– Но соц-арт и умер с этим временем… хотя – совок ушёл – а они еще долго пинали мёртвого льва. И, кстати, лучший Кабаков, на мой взгляд, – когда он делает общемировое искусство. Как-то видел в Мюнстере его замечательную и как бы абстрактную вещь: антенну со словами Гёте на фоне небе.

КАК Миша прыгнул в таз и исчез

– Вернемся в 1990-й год. После первой акции вас пригласили в круиз по миру. Как так вышло?

– На выставке в ЦДХ эта акция была показана, и организаторам круиза Мир Культуры показалось, что её можно представлять во всех европейских городах по пути следования. С чем меня и пригласили. Это, наверное, только в 1990-м такое было возможно: огромный лайнер с чисто культурными функциями – как в фильме Феллини «А корабль плывет». Собралась невероятная мозаика людей – музыканты, танцовщицы, манекенщицы, батюшки, которые едут к папе римскому, писатели и художники. Корабль был заполнен лишь на треть. Ощущение какой-то буржуазной фантастики – бассейны, рестораны… Затея была такая: в каждом порту запускать Леплан с крана. Но когда начался круиз, у всех, включая организаторов, снесло сознание – и никто не стал этим заниматься. Мне удалось однако сделать выставку в бассейне: на стенах его повесили ассамбляжи и живопись… А в Амстердаме пришли галерейщики, и им понравилось всё, что я делаю – взяли, что было. И вскоре – уже жил и работал там. Года полтора в общей сложности. А дальше география путешествий двигалась на юг – Мюнхен и окрестности, Южный Тироль…

– Какие акции для вас этапные? Мне кажется, «Таз», ради которой пришлось вырыть яму в земле, залить ее бетоном и наполнить водой. Подобные «фокусы» сейчас в тренде в ТикТоке, только делаются с помощью приложения. А вы сделали такое 15 лет назад живьем. Насколько сложен процесс подготовки?

– Да, делалась она в экстремальных условиях. В городке Бад-Эмс в Германии я выиграл грант в арт-резиденцию. Рыл этот бассейн, конечно, не я, а бригада рабочих, на суперэкскаваторе, который буквально танцевал. Я воткнул четыре колышка в землю, и они, не трогая их, вырыли яму, положили туда бетонные кольца, залили водой. Каждый шаг нужно было согласовывать с мэром. В чем отличие акции от перформанса или от того, чем занимаются художники типа Абрамович, которые репетируют, оттачивают все детали и потом ездят по миру и это продают, как цирковой номер. Это немного другой жанр… Перформанс предполагает наличие публики, а акция – скорее, вещь в себе, может осуществляться вообще без зрителя. Мои акции делаются один раз. И в этой связи, возможны, конечно, технические накладки. Например, с «Тазом» мы планировали съемку на следующий день после монтажа колец, но пришлось делать в тот же день: рабочие, при всей их немецкой дотошности, поставили кольца, а заизолировать забыли. Приехала пожарная машина, залила воду, и она прямо на глазах начинает уходить. И тут я понимаю, что через час её не будет. Второй раз залить нереально, потому что все спонсорские деньги потрачены, а бесплатно никто делать не будет. То есть надо делать сейчас, подходящей камеры нет, оператора нет… Пришлось снимать на любительскую камеру своими силами и прыгать в наполовину заполненную яму. Шанс только на один дубль. Начинаем снимать, а в кадре – то поезд, то рабочие тянутся вереницей с работы. А солнце заходит за гору. В яме вместо местного нарзана, который мне обещали, город-курорт всё-таки, какая-то мутная холодная жижа рыжего цвета… Прыгнул! И все получилось, но с приключениями.

– Фильм на минуту, но сколько сил ушло. Насколько важен для вас адреналин, который вы получаете, когда после месяцев подготовки, чудо свершается?

– Дело не в экстриме, мне важен образ. Когда у меня появляется идея, я становлюсь её рабом, можно сказать, фанатиком… воплощаю во что бы то ни стало.

– А как вы объясняли немцам эту акцию, для чего она?

– Им как раз объяснять не надо было. Они продвинутые люди – считывают метафору моментально. Дело в том, что слово «таз» и на русском, и на немецком – Becken – имеет два смысла. Таз – это и ёмкость для стирки, и часть женского тела, откуда мы все родом. Вся концепция в одном слове, которое является частью образа.

– Русское искусство вообще очень литературно. У вас все построено на игре слов. Акция «Гори-зонт», где вы прыгали через горящий зонт, тоже строится на словесности. То есть у текста, точнее даже, у одного слова главная роль?

– …В какой-то момент мы можем привыкнуть к слову как объекту сознания, за которым нет ничего. Горизонта ведь нет физически, это зрительная иллюзия. Сядь в лодку, греби и будешь к нему приближаться, но не сможешь достигнуть – потрогать. А тем более – его перепрыгнуть. Я же, прыгая через горящий зонт, делаю это на ментальном уровне. А слова, вводящие в заблуждение, лишающие нас правильной ориентации, предлагаю вообще разбирать до составляющих их букв – потому весь текст к акции и написан через запятые.

– Насколько, на ваш взгляд, мировое искусство литературно? Или эта больше наша национальная особенность?

– О, тут есть много претендентов на такую особенность. Есть, например, француз Бен Вотье. У него все искусство состоит из надписей. Если сравнивать с ним, например, Эрика Булатова, то, на мой взгляд, у Вотье вещи более минималистичны и полностью аполитичны. У него есть такая работа – голубое и синее поперек холста. Наверху написано Sky, внизу – Sea. Небо и море – все. И у Булатова есть подобная работа, но там море написано в советской манере.

КАК Миша Ле Жень поймал свое отражение

– Очень много акций, связанных с водой. Это влияние Волги, или есть какая-то философия?

– Вода очень разнообразна. Она может меня скрывать или превращаться в театральные кулисы… но я часто использую и пену. Например, в Италии я делал акцию в телефонной будке, где я исчезаю в пене как особой декорации. Здесь нет специальной философии. Скорее, это некий элемент, который отвечает моим устремлениям.

– Вы занимались в детстве плаванием?

– Прыжками в воду, и даже допрыгал до каких-то разрядов. Прыгун в воду больше времени проводит в воздухе на самом деле. Эта страсть сродни желанию ребёнка прыгать на кровати.

– А сейчас вы живете на острове?

– Зимой я живу в Саратове, а в мае уезжаю в свою Зелёную студию на Волге. Но раз в год мы, действительно, устремляемся с друзьями в дикую природу и живём в палатках на островах около месяца. Много акций сделано на одном из таких островов – Семёновском.

– Ваши акции требуют физической подготовки. У вас есть свои особые тренировки, методы подготовки?

– Каждое утро, и зимой тоже, бегу на набережную, чтобы искупаться, прыгнуть в воду. Заметил, что подобные резвости улучшают смекалку и смышлёность: люблю играть в шахматы, и с одним сотоварищем, который играет со мной на одном уровне, мы часто устраиваем турниры. Если утром я бегал как олень или плескался как морской котик, то всегда выигрываю.

– Что сейчас происходит?

– Последняя акция была сделана в прошлом году – называется «Лунка». Я сверлю лунку, как обычный рыбак, но лёд подо мной начинает расти вверх. Мои сапоги отражаются в этой глыбе, и получается, что я стою на своем отражении. Такой рыбак, который поймал свой сон.

КАК Миша летал на фонтане

– Какая акция была самой сложной? «Фонтан»?

– В отличие от миниатюр, к которым я пришел позже, действительно, было несколько акций – условно называю их глобальными, – которые требовали гораздо большей подготовки. И «Фонтан», на организацию которого ушло полтора года, в их числе. Сначала для создания подъёмной силы я пытался использовать несколько пожарных машин. Экспериментировали с пустой металлической бочкой и – катастрофа – сломали грандиозную машину, которые пожарные называют «Пост номер один». Выезжает КамАЗ с рукавами, включает воду на максимальное давление и… всё ломается! Мы лежим в кювете, через нас куски помпы летят… Стало понятно, что нужен более мощный двигатель. И вот в сельскохозяйственном университете на кафедре мелиорации один доцент делает расчет, какой мощности должна быть установка. Оказывается, 500 лошадиных сил – гораздо больше, чем у пожарной машины. Нахожу установку в грузовом речном порту. Приезжаю туда и прошу у них гидроперегружатель ГП-21. Представляете, приезжает человек без блата, без денег и просит: «Дядя, покатайте меня на фонтане». Человек стучит пальцами по столу – я боялся, что сразу меня отправит – и говорит: «Это не так просто, нужно всё рассчитать». Я тут же выдаю стопку бумаг с расчётом, и он понимает, что я неплохо подготовился. Потом спрашивает, а каков бюджет съемок. Осторожно говорю, мол, видя масштаб их производства и грандиозность предприятия, немного опасаюсь, что размер нашего бюджета вряд ли их впечатлит… В итоге больше недели 12 рабочих бесплатно варят 40 метров стальных труб, подгоняют гидроперегружатель. А ведь это огромная плавучая баржа! Такое только в России возможно!

– То есть простые рабочие прониклись идеей?

– Прежде всего, проникся тот начальник. Он сказал просто: «Да мы и сами любим подурачиться!» И я понял, что в нем живет обычный русский пацан, который может по Волге на льдинах покататься. Рабочие – это особый разговор, они поразили меня до глубины души. Когда полёт на фонтане отсняли, один из них переправлял меня на лодке к берегу. И вдруг говорит: «Знаешь, Миша, я уже 30 лет работаю на этом ГП, на жизнь не жалуемся. Летом бывает нас куда-то на острова забросят: искупаться, порыбачить можно, ребята хорошие». Потом берёт паузу и говорит: «Но за все это время у меня в жизни никогда не было такого романтического… – так и сказал». 

– По-моему, одна из ваших самых романтических акций «Коньки»: когда вы катались с обратной стороны льда. Она была не менее сложной, чем «Фонтан»?

– «Коньки» танцевались на реке Коломенка в Коломне в 2011-м. Погружение требовало группы поддержки, подводного снаряжения, аппаратуры. Да и мне самому экстерном нужно было пройти подлёдный дайвинг-курс, на который обычно тратятся годы. В Европе был какой-то кризис, и знакомые мне арт-институции не спешили во всём этом поучаствовать. Но неожиданная подмога пришла от местного музейного кластера «Коломенская пастила» и других… Сказали: «Коньки, лёд, патефон, Коломна – навсегда!»

– Вы волшебник, а ваше произведения – реальные чудеса. И начали их придумывать, когда остальные художники погрузились в постмодернизм с его депрессивной энергетикой и черным юмором. Почему вас не накрыла эта волна, вы сами задавались таким вопросом? Многие громкие акции строятся на эффекте «вау», и у вас он тоже есть, но совсем с другим настроением.

– Одно время я размышлял, как так случилось, что исторически искусство всегда было религиозным, а потом это качество как бы пропало из искусства. Но тут помог Гёте: «Свято то, что связует много душ!» И всё дело в том, что связующим предметом «религии» может быть что угодно: жук-скарабей или крокодил, солнце или мифическая история – да мало ли что или кто ещё... а теперь – им становится сам человек и всё человеческое: в этом смысле Гегель предсказал современное искусство в лучшей его форме. И об этом весь Малевич: вместо внешнего образа возникает ощущение – внутренний космос. И об этом – всё субъективное творческое раскрепощение, весь абстрактный экспрессионизм: он вовсе не абстрактен. Это духовная матрица, новое мироощущение, на котором могут объединяться люди. 

Представляем Вашему вниманию статью на тему Художник Миша Ле Жень рассказал, как стал маятником Земли. У нас на сайте размещены материалы о новости финансов, новости бирж акций, новости рынка криптовалют, новости и обзор рынка форекс, экономике, энергетике, бизнесе, политики, обзор новейших бизнес идей, разных способах заработка и инвестирования и обо всем, что так или иначе связано с этим. Сайт содержит как обзорную информацию в статьях, так и большое количество аналитической информации. Свежие и актуальные новости экономики позволяют подробнее узнать о тех или иных экономических критериях и показателях, разобраться в деятельности организаций, вопросах функционирования товарных и финансовых рынков.

Публикация на тему Художник Миша Ле Жень рассказал, как стал маятником Земли собрала в себе максимум полезной информации, которая представлена удобочитаемым текстом и легка в восприятии. Будьте в курсе новостей финансовых рынков и аналитики. Совместите приятное с полезным, проведите Ваше время с нашим порталом новостей.
Система навигации сайта позволяет на интуитивном уровне ориентироваться среди многочисленных статей. Сайт регулярно обновляется, не пропустите самые важные новости!